Представляем вашему вниманию интервью с великим современником, сурдопедагогом Эмилией Ивановной Леонгард, которая научила говорить тысячи глухих и слабослышащих детей в нашей (и не только) стране. То, каких высот в развитии достигают воспитанники Леонгард, кажется чудом. Большинство глухих и слабослышащих детей свободно общаются без использования жестового языка, обучается в массовых школах и ВУЗах, работают вместе со слышащими. Мы встретились с Эмилией Ивановной, чтобы поговорить о её взгляде на инклюзивное образование в России.
Представляем вашему вниманию интервью с великим современником, сурдопедагогом Эмилией Ивановной Леонгард, которая научила говорить тысячи глухих и слабослышащих детей в нашей (и не только) стране. То, каких высот в развитии достигают воспитанники Леонгард, кажется чудом. Большинство глухих и слабослышащих детей свободно общаются без использования жестового языка, обучается в массовых школах и ВУЗах, работают вместе со слышащими.
Мы встретились с Эмилией Ивановной, чтобы поговорить о её взгляде на инклюзивное образование в России.
Инклюзивное образование в нашей стране, как и в других странах, вышло из интеграции. Когда-то во многих странах было интегрированное обучение и воспитание детей с разными нарушениями вместе со слышащими. У нас в стране наша группа начала реализовывать нашу систему очень давно. Уже в семидесятые годы некоторые дети учились в одних классах или ходили в детские сады вместе со слышащими ребятами, но там, конечно, это всё определялось тем, что родители занимались с детьми. Мы и другие педагоги руководили родителями, их работой со своими детьми, и потом оказывалось, что эти ребята могли учиться по программам массовой школы. Но это не было системой. Это был скорее побочный эффект от использования конкретно нашей методики, или других подобных методик.Эмилия Ивановна Леонгард — судропедагог, автор уникальной системы формирования и развития речевого слуха и речевого общения у детей с нарушением слуха, советник Московского института развития образования.
То, что сейчас происходит — это организация специального инклюзивного образования. То есть включение детей с разными нарушениями в среду слышащих, начиная с детского сада. Потому что сейчас инклюзивные группы в детских садах тоже есть. Надо сказать, что сейчас ещё не подготовлена по-настоящему вся эта система. Есть идея, идея очень хорошая, идея благоприятная для детей с различными нарушениями, с ограниченными возможностями здоровья. У нас привыкли говорить — «с ограниченными возможностями». Знаете, ограниченные возможности есть у каждого человека, а это «ограниченные возможности здоровья». Эти дети, конечно, нуждаются в разной помощи. Их нельзя просто так включать в среду слышащих и нормально развивающихся детей, потому что слышащие и здоровые дети часто не готовы к тому, чтобы принять ребёнка, у которого есть какие-то, даже просто внешние, отличия от них самих. А также не готовы к этому родители этих детей (а надо сказать, что в первую очередь родители здоровых детей как раз являются первым препятствием для тех, кто занимается инклюзивным образованием). Потому что дети часто не обращают внимания на особенности, они принимают человека, играют с ним, бегают, не обязательно же всегда говорить — разные бывают игры. Родители же иногда воспринимают глухих детей даже с очень хорошей внешностью, но глухих, как детей, от которых можно заразиться глухотой. Представляете?! Да!
Так вот, инклюзивное образование идёт. Для того чтобы оно было реальным и приносило пользу, конечно необходимо, чтобы такие дети имели дополнительную помощь. Потому что когда в группе детского сада или в школьном классе оказывается ребёнок с нарушенным слухом и плохой речью, ребёнок с каким-либо двигательным нарушением, гиперактивный или ребёнок с нарушением опорно-двигательного аппарата, конечно, учителю трудно одному работать со всем классом или группой.
По ФГОС (это федеральная образовательная программа) предполагается иметь подпрограммы или специальные адаптированные программы. Но, вы понимаете, что учителю на своём уроке работать по разным программам очень тяжело. Но если реализовывать условия, которые уже прописаны, что необходимо иметь в классе, или даже в детском саду, тьютора — человека, который помогает основному преподавателю работать с этим ребёнком. Тьютор — это не человек, который на себя отвлекает преподавателя, а человек, работающий с педагогом в паре. Он знает, что на уроке должно быть, и он знает, что за ребёнок, с которым он должен рядом находиться. Это может быть ребёнок с нарушением зрения: он хорошо слышит и хорошо говорит, но он не видит, что написано на доске. Значит, тьютор должен иметь брайлевскую тетрадь, возможно, он должен повторять ему что-то. С глухим ребенком тьютор должен работать по-другому. А ребёнку, у которого есть нарушения движения, но который всё хорошо слышит и хорошо понимает, очень трудно выйти к доске и даже встать с места для того, чтобы ответить. Значит, тут нужна другая помощь. Это специфика. Но тьюторов пока очень мало у нас в классах, в школах и в детских садах. Это большая проблема.
Что даёт инклюзивное образование? Оно разнонаправленно, оно имеет большую пользу для самого ребёнка, у которого есть какие-то трудности в физическом или даже интеллектуальном развитии. Сейчас по закону родители могут хотеть отдать ребёнка с низким уровнем интеллекта в общеобразовательный класс. Всегда ли это для ребёнка хорошо? Это не всегда хорошо. Но родитель хочет, он имеет право хотеть, чтобы его ребёнок жил в среде нормально-развивающихся детей. У нас сейчас ещё не разработан институт тьюторов, и поэтому не всегда дети получают то, что они могли бы получать при этом инклюзивном образовании. Хотя я повторяю, для них это очень хорошо. Почему? Потому что они с малого возраста уже попадают в среду, в которой потом жить будут. Ведь порой специалисты, да и родители (хотя родители думают больше), не думают о том, что будет с детьми, которые обучаются в спец учреждениях, когда они из этих учреждений выйдут. Вот они спокойно в той среде живут, а потом вдруг выходят в мир, который они плохо понимают, в котором плохо ориентируются, в котором себя неуютно чувствуют. Это не значит, что спец учреждений не должно быть. Они должны быть, потому что есть дети, которым очень трудно будет на этом этапе — учиться, заниматься вместе со здоровыми детьми. Просто их физическое состояние таково, что нужно очень большое внимание им уделять на уроках. Это невозможно. Вообще, спецшколы и спецсады должны существовать, их просто должно быть меньше и они должны контактировать с инклюзивными учреждениями, потому что в этих специальных учреждениях работают специалисты, которые хорошо знают специфику каждой нозологии, и они могут помочь учителю или воспитателю массового учреждения. Например, даже в том, как надо стоять на уроке перед ребёнком. Нельзя стоять спиной! Это вот гигиена такая. А преподаватели и воспитатели массовых учреждений очень часто говорят, стоя спиной к детям. А для наших детей с нарушением слуха это, конечно, совершенно не подходит. Ну и много других подобных обстоятельств.
Инклюзивное образование даёт пользу детям, у которых есть какие-то нарушения. Оно очень полезно нормально-развивающимся детям, потому что если оно рано начинается, они не чувствуют различий. Они все вместе. Эти слова сейчас воспринимаются как просто лозунг: «Мы вместе!» Но на самом деле, за рубежом инклюзивное образование существует очень давно. И когда у нас бывали люди из-за рубежа, им задавали вопросы: «А как вы реагировали, если у вас в классе был какой-то...» Они с удивлением говорили: «Да мы все так росли. У нас не было различий. Мы привыкали к ним». И вот это важно для нашего общества особенно, потому что сейчас наше общество очень раздирается противоречиями. И нам нужно, чтобы дети, которые растут-растут и потом уходят в мир, принимались обществом без столкновений. Это не чужие! Это такие же люди. У них есть какие-то особенности, но на самом деле каждый родитель должен знать, что его ребёнок тоже может вдруг оказаться в таком положении. Конечно это не зараза! А мы видим, сколько взрослых людей вдруг оказываются в инвалидных. Почему? А вот они росли, жили нормально, и вдруг что-то случилось. Ну и что? Они изгои теперь? Нет. Значит, мы все — нормальные люди. Но у каждого есть какие-то свои особенности. У так называемых здоровых людей (а я их называю «так называемые здоровые»; мы все «так называемые здоровые», условно) — у каждого есть что-то своё, какие-то свои особенности, которые как-то нивелируются в общей массе. А, кроме того, если в классе, в группе создаётся вот эта нормальная обстановка, то ещё воспитывается очень важное качество — помощь одних детей другим детям. И это очень часто получается, всё зависит от взрослых, от преподавателей, от педагогов, воспитателей. Как настроить здоровых детей по отношению к не совсем здоровым детям? Не свысока, а как к равным. Да, ему что-то трудно. Но, например, если брать детей с нарушением слуха, мы учим их чтению, и они начинают у нас читать очень рано (у нас очень большой опыт в этом направлении). В три года они уже умеют читать. А слышащие — нет. Да, у него есть такая особенность — он имеет специфику в произношении, говорит понятно, но не совсем чисто (его произношение часто квалифицируют как произношение иностранца). Но он умеет читать и писать! Он читает другим детям, пишет что-то, а они не умеют. Они уважают его за это! То есть это всегда двухстороннее движение. Всегда можно найти что-то, что у ребёнка с ограниченными возможностями здоровья есть: в воспитании или у него есть талант какой-то. Вы видите, что сейчас часто проводятся разные конкурсы, например, с пением. И выходит ребёнок с какими-то нарушениями. Но у него прекрасный голос, он поёт великолепно. И все его слушают. Что, смотрят, что у него какие-то нарушения физические? Нет! Некоторые дети обладают артистическими способностями. И вот они где-то выступают. Ребятишкам тоже это нравится. Кто-то очень хорошо рисует.
То есть всегда можно найти сильные стороны ребенка и раскрыть.
А в учёбе... В учёбе у нас и нормально развивающиеся дети есть двоечники или лентяи. Их у нас не оставляют на второй год, во всяком случае, им приходится как-то дополнительно заниматься.
Поэтому инклюзия — это двухстороннее движение, в котором одни люди, которые волею судеб испытывают какие-то трудности, получают помощь от общества, от взрослых и от детей. А другие люди, дети, получают от этих ребятишек такой запас энергии, потому что очень часто эти ребятишки такие целеустремлённые: вот видно, что трудно, а вот он и одно сделал, и другое сделал. А я этого не сделал, хоть у меня и руки есть, и ноги есть, голова есть, язык есть, уши есть и глаза есть. А я вот этого не умею делать. Всё сейчас зависит от взрослых. Детей можно настроить как угодно. И мы знаем, что есть группы, есть классы, где всё великолепно. А есть такие, где возникают конфликты между детьми, родители протестуют, забирают ребёнка из этого класса, переводят в другой класс. Сейчас очень большая ответственность ложится на работников образования.
Я говорила вначале об интеграции и об инклюзии. Они всё-таки отличаются. Например, если говорить о глухих детях, ребёнок может быть интегрирован так: он сидит в одном классе со слышащими, просто сидит. На уроках он всё делает — он отвечает, пишет, но потом, после уроков, он с этими детьми не имеет никаких дел. Его часто забирают родители домой для того, чтобы с ним больше заниматься. И таким образом он интегрирован частично, образовательно, только на уроках. А вот общаться он, может быть, и не умеет, потому что родители поставили перед собой цель — он должен окончить массовую школу, он должен поступить в институт, а для этого надо заниматься, заниматься, заниматься. Это начинается у многих ребят с детского сада. И наши глухие и слабослышащие дети иногда очень рано лишаются дневного сна, потому что надо заниматься, надо учиться говорить, знать много слов, уметь пересказывать, читать. У них уменьшается прогулка, они меньше спят. Ребёнок уже не то, что глухой, у него уже состояние нервозное. А потом они попадают к врачу психоневрологу, появляются таблетки. Это ненормальное воспитание, совершенно ненормальное. Так что интеграция может быть образовательная.
А может быть по-другому. Ребёнок пришёл в школу, и он полностью к ней готов. Он интегрирован и социально, и образовательно. Он общается с детьми, и он учится вместе с ними. А бывает интеграция только социальная, когда ребёнок занимается в спец учреждении, например, но, во-первых, у него есть двор. Во-вторых, у нас есть ещё кружки, секции. Мы всегда очень рекомендуем, чтобы дети посещали эти секции со здоровыми детьми, со слышащими детьми. И, таким образом, ребенок не чувствует себя изгоем. Он там выступает, он участвует в кружках. Например, наши дети с нарушением слуха участвуют в театральных кружках и т.д.
Как я говорила ранее, у нас имеется (она не везде есть, но она должна быть), иметь второго преподавателя или тьютора. В школе не нужен второй преподаватель, там нужен тьютор, чтобы индивидуально заниматься, помогать разным детям. А у нас в Бауманском, конечно, желательно, чтобы был второй преподаватель. Потому что у нас дети с нарушенным слухом — студенты, и они пользуются акустическим оборудованием. Это обязательно. Конечно, сейчас хорошее оборудование, у них хорошие слуховые аппараты. Есть ребята с имплантами — кохлеарно имплантированные. У них есть такая возможность — лучше воспринимать речь преподавателей. Радиоклассы есть. Но всё равно преподаватель курса не может всё время думать о том, что у него в группе сидят один-два человека, которые не слышат. Значит нужно, чтобы был специалист, который помогал бы преодолевать какие-то особенно трудные моменты (он должен знать, какие трудные моменты могут возникнуть у разных ребят). Вы видели сегодня на занятии, что я или другой преподаватель подходили к одному и тому же студенту. У этого студента очень низкий уровень развития грамотности. Он аграмматичен и не всегда понимает смысл текста, смысл того, что он читает. Ему надо помогать. Особенность второго преподавателя не в том, что он растолковывает смысл. Ни в коем случае! Он не объясняет, он — не дублёр. Его главная задача в том, чтобы студенты сами понимали смысл текстов, а я или другой преподаватель должны владеть методами и способами для того, чтобы его, в отличие от других ребят, которые уже всё поняли, подвести к этому пониманию. Какие-то вопросы задать, предложить альтернативы, попросить его быстренько начертить что-то, нарисовать. И когда он что-то рисует, я вижу, где у него проблема, что он не понимает. И тогда я кратко (потому что идет занятие) и точно задаю ему нужный вопрос.
У нас в работе с ребятами, у которых нарушение слуха, больные места — это понимание смысла текстов (вы были на занятии по дисциплине, которая называется «Семантика текстов» — понимание), а также грамотность, аграмматизмы. Из-за того, что у них нарушение слуха, часто рано наступившее, иногда не очень благоприятные первые годы его жизни, поздно началась абилитация, поздно началась реабилитация — они аграмматичны. У них неправильные связи слов, ошибки. А это влечёт за собой и неправильные их собственные высказывания, которые часто не имеют никакого отношения к смыслу текста, который они читают. Поэтому необходимо иметь второго человека. Правда, не во всех группах это необходимо, потому что есть группы, в которых ребята очень хорошо владеют речью, хорошо понимают всё, поэтому преподаватель вполне может вести занятия в таких группах один. У нас есть такие группы.
Что касается студентов с другими нозологиями, тут, конечно, немного другая цель. Другие задачи у второго преподавателя. У нас были и есть такие студенты, у которых и слух нарушен и нарушено движение. Этот студент замедленно говорит, у него замедленный темп речи. И не всегда преподаватель может выслушать на семинарских, на лабораторных занятиях эту длинную речь. Но студент не должен думать о том, что он не может говорить. Он должен говорить, потому что устная речь — это мозг, это работа, это смысл, это связи, которые возникают у нас в коре мозга от работы слуха, от работы голосового аппарата, от зрения, от движения. Всё вместе! Поэтому для этого студента необходимо, чтобы был преподаватель, который его выслушает и который поможет ему записать. У нас есть студенты с нарушением двигательной сферы. Они пишут не очень хорошо. Второй преподаватель эту специфику держит на себе, чтобы студент был в работе, чтобы он понимал, о чём идёт речь, был включён, но отвечать он может тихо этому преподавателю.
Студентам, у которых нарушено зрение, необходимо пользоваться брайлевскими книгами, брайлевским шрифтом. И помощник, второй преподаватель, должен знать этот шрифт. Он должен уметь ему что-то даже написать. Например, когда я училась в педагогическом институте, у нас на факультете дефектологическом, на нашем курсе учились четверо слепых студентов (не просто слабовидящих, а именно слепых). Они очень хорошо учились, всегда записывали лекции, слух у них был прекрасный. А потом они отвечали на занятиях, пользуясь, если чего-то не помнили, чтением по Брайлю. Наши дети глазами пользуются, они пользуются Брайлем.
Сейчас для преподавателей, вообще, в широком плане в образовании, открылась совершенно новая область. Огромное количество людей, которые не так воспринимают программу, с которыми не так надо общаться, как они привыкли. И вот этот спектр заставляет преподавателей общеобразовательных школ расширять свои знания. И я считаю, что все преподаватели общеобразовательных школ должны иметь представление, и не просто представление, а знание обо всех нозологиях, об особенностях, о специфике. Например, возможно, в какие-то вузы поступает больше людей с нарушением зрения. Там, конечно же, преподаватели должны знать специфику и медицинскую тоже. У нас преподаватели должны получать аудиологические знания. Что значит, что человек не слышит? Что такое нарушение слуха? Преподаватель должен это знать. Хотя бы в гигиеническом понимании. Он знает, что у него уши есть, там дальше у него есть улитка, а в улитке клеточки специальные слуховые. И что они не все гибнут, а какие-то работают, поэтому у студента слуховой аппарат. Но слуховой аппарат не обеспечивает ему полностью восприятие речи, поэтому студенту надо смотреть на вас, видеть вас. Преподаватель должен знать хотя бы такую цепочку, обладать элементарной грамотностью. И мне кажется, что для любого преподавателя любой школы это очень большой плюс. Это общее развитие. Расширяются горизонты развития наших преподавателей и в школе, и в детском саду, и в вузе.
У нас есть для студентов занятия по развитию речевого слуха, правда, к сожалению, не в той мере, в какой надо. Их учат слушать, слышать речь, конечно, если они много слышат без участия зрения. Материал берётся из программы, которую они изучают. Конечно, слухо-зрительно они понимают гораздо лучше. Это очень важно! Я уже очень много лет занимаюсь развитием речевого слуха. И я знаю, что предела в развитии слуха у глухих (я уж не говорю о слабослышащих) нет, если мы создаём условия для того, чтобы этот слух развивался. Тем более, сейчас техника потрясающая. Слуховые аппараты всё лучше и лучше. Фирмы конкурируют, и поэтому существует всё больше возможностей для индивидуализации этого слухового аппарата. И к великому сожалению, к нам сюда приходят студенты, которые не носят слуховых аппаратов. А почему они их не носят? Они не носили их в школе. Это значит, что преподаватели школ не понимают роли слуховых аппаратов. Причём преподаватели не массовых школ, а специальных. И это серьёзная проблема! Допустим, преподаватель много лет работает в этой области. Понятно, что когда-то не было слуховых аппаратов. Учили по чтению с губ, использовали жестовый язык, дактилологию, письменную речь. На слух не обращали внимание. Если этот преподаватель много лет так жил, и вдруг появились слуховые аппараты, то он просто психологически не готов к тому, что они могут что-то давать. И есть — я не постесняюсь, я скажу — есть у нас преподаватели, которые считают, что как не слышал человек, так и не будет слышать никогда. Никакие аппараты не помогут. Если даже специалисты дефектологи этого не понимают, что говорить о преподавателях общеобразовательных предметов. Но! Они-то как раз скорее это понимают. И это для нас очень важно. У нас есть специализированные классы в массовых школах, в которых сначала работают дефектологи, кто-то из узких специалистов, которые знают глухих детей, а потом приходят преподаватели из массовых классов. И они не знают, что у глухих есть какие-то там пределы, и работают с ними так, как надо работать с детьми. Эти педагоги узнают то, как надо вести себя во время занятия, что нужно делать (специфику работы с плохо слышащими), но при этом они не думают, что этот ребенок что-то не может. А наши дефектологи часто думают, что он что-то не может. Он этого не сделает, потому что он плохо слышит или не слышит. И вот этот миф надо разбивать. Они многое могут, но мы должны предоставить им условия, которые помогут развиться этим талантам. И одно из этих условий — это техника, потрясающая, совершенно потрясающая техника.
